Юрий Шерлинг

Сергей Михайлович не просто талантли­вый — выдающийся, неповторимый художник. Какая бы пьеса ни оказалась в его руках, он всегда старается решить ее сценографию ост­ро, неожиданно, своевольно, не оглядываясь ни на уже существующий опыт ее постановки, ни на устоявшееся представление о том, как тот или иной классик «должен выглядеть на сцене». Ему чуждо стремление бежать в ту же сторо­ну, куда бегут все. Сережа, сын знаменитого архитектора Михаила Бархина, — невероятно тонкий идеологический и духовный конструктор своих работ. Зная мой норов и дотошное тре­бование точности исполнения задумки, все же принял мое приглашение. Но поставил катего­рическое условие: решение, которое он пред­ложит, будет единственным, и подлаживаться под меня он не станет. Я согласился.

Каково же было мое изумление, когда Сер­гей через несколько дней после нашей встречи приехал на Таганку и вместо эскизов декораций положил мне на стол книгу «Исход» и четырна­дцатый том «Еврейской энциклопедии» издания Брокгауза и Ефрона, — той самой энцикло­педии, которую подарил мне Илья Глазунов в самом начале нашего знакомства. Я с удив­лением открыл книги на страницах, отмеченных закладками, и прочитал рассказ о первом свя­тилище — скинии, выстроенной пророком Мо­исеем, где он общался с Господом. И о втором святилище — «скинии собрания», где хранился золотой ковчег Завета со скрижалями с де­сятью заповедями. Скиния собрания складыва­лась особым образом и переносилась вслед за странствующими по пустыне израильтянами, пока они не вошли в Землю обетованную. Ко­гда же царь Соломон воздвиг Первый Храм,туда перенесли жертвенник, ковчег Завета, зо­лотой стол с двенадцатью священными хлебами и семисвечную менору.

Все это было очень интересно, внове для меня, и я дал себе слово внимательно прочесть не только статью в энциклопедии, но и перво­источники. Но какое отношение могла иметь скиния к сценографии «Тевье из Анатовки»?

Поняв мое недоумение, Бархин сказал:

Речь не о самой скинии, ее никогда не разрешат нам выстроить на сцене, если б мы и задумали это сделать. Посмотри на за­бор вокруг двора, в глубине которого скиния стоит, — и Сергей показал мне на картинку в энциклопедии. Я вгляделся в рисунок, и он вдруг словно ожил:

Вот она — Анатовка, отгороженная от всего остального мира глухим забором!

Забор какой-то странный…

В этом-то и суть, — заговорщицки улыб­нулся Бархин. — В книге «Исход» рассказыва­ется: он выстроен из вставленных в серебря­ные подножья шестов из дерева акации, покры­тых листовым золотом. Каждые два шеста со­единены полотнищами, специально сотканными из не пропускающей сырости козьей шерсти, выкрашенной в голубой, багряный и червленый. Кстати, это три признанных иудейской религи­ей цвета; иных естественных красителей в те времена и не знали. В первом акте нашего спектакля полотнища, а следовательно, и за­бор будут багряными. Во втором — червлены­ми, в третьем — голубыми.

Гениально! — воскликнул я в восторге, во­очию представляя себе сцену, которая на про­тяжении спектакля трижды изменит цвет сво­ей «одежды». Позже Сергей предложил задник сцены обить черным бархатом, чтобы на его фоне эта «одежда» выглядела еще выразитель­нее. Кому-то из нас пришло в голову и такое решение: в конце каждого акта артисты-мужчины снимали с шестов полотнища, надевали их на себя, словно тоги. А в конце третье­го акта, когда урядник объявлял о выселении евреев из Анатовки, они разбирали и скла­дывали на тележку Тевье свои жалкие домиш­ки, стоявшие посреди двора. Стягивали с ше­стов и надевали на себя голубые полотнища, словно погребальные саваны, шапки странни­ков и по двадцатиметровой лестнице, которая незаметно для зрителей выдвигалась из черной глубины сцены, поднимались ввысь, к Богу. По­следним на ступеньки, как бы завершая этот исход, поднимался Тевье. В Анатовке оставался лишь один еврей — карлик. И в ту же самую секунду посреди двора скинии Анатовки, ого­роженной голыми столбами, на фоне скелетов разобранных домишек начинал валить густой дым. Монотонным колокольным набатом зву­чали литавры: бумм… бумм… неслось по залу. И зрители понимали: это не только трагедия заброшенного еврейского местечка Анатовка, это исход в Бабий Яр, в печи Освенцима.

Шерлинг Ю. Одиночество длиною в жизнь.
М., 2004. С. 223-225.