Сергей Михайлович не просто талантливый — выдающийся, неповторимый художник. Какая бы пьеса ни оказалась в его руках, он всегда старается решить ее сценографию остро, неожиданно, своевольно, не оглядываясь ни на уже существующий опыт ее постановки, ни на устоявшееся представление о том, как тот или иной классик «должен выглядеть на сцене». Ему чуждо стремление бежать в ту же сторону, куда бегут все. Сережа, сын знаменитого архитектора Михаила Бархина, — невероятно тонкий идеологический и духовный конструктор своих работ. Зная мой норов и дотошное требование точности исполнения задумки, все же принял мое приглашение. Но поставил категорическое условие: решение, которое он предложит, будет единственным, и подлаживаться под меня он не станет. Я согласился.
Каково же было мое изумление, когда Сергей через несколько дней после нашей встречи приехал на Таганку и вместо эскизов декораций положил мне на стол книгу «Исход» и четырнадцатый том «Еврейской энциклопедии» издания Брокгауза и Ефрона, — той самой энциклопедии, которую подарил мне Илья Глазунов в самом начале нашего знакомства. Я с удивлением открыл книги на страницах, отмеченных закладками, и прочитал рассказ о первом святилище — скинии, выстроенной пророком Моисеем, где он общался с Господом. И о втором святилище — «скинии собрания», где хранился золотой ковчег Завета со скрижалями с десятью заповедями. Скиния собрания складывалась особым образом и переносилась вслед за странствующими по пустыне израильтянами, пока они не вошли в Землю обетованную. Когда же царь Соломон воздвиг Первый Храм,туда перенесли жертвенник, ковчег Завета, золотой стол с двенадцатью священными хлебами и семисвечную менору.
Все это было очень интересно, внове для меня, и я дал себе слово внимательно прочесть не только статью в энциклопедии, но и первоисточники. Но какое отношение могла иметь скиния к сценографии «Тевье из Анатовки»?
Поняв мое недоумение, Бархин сказал:
Речь не о самой скинии, ее никогда не разрешат нам выстроить на сцене, если б мы и задумали это сделать. Посмотри на забор вокруг двора, в глубине которого скиния стоит, — и Сергей показал мне на картинку в энциклопедии. Я вгляделся в рисунок, и он вдруг словно ожил:
Вот она — Анатовка, отгороженная от всего остального мира глухим забором!
Забор какой-то странный…
В этом-то и суть, — заговорщицки улыбнулся Бархин. — В книге «Исход» рассказывается: он выстроен из вставленных в серебряные подножья шестов из дерева акации, покрытых листовым золотом. Каждые два шеста соединены полотнищами, специально сотканными из не пропускающей сырости козьей шерсти, выкрашенной в голубой, багряный и червленый. Кстати, это три признанных иудейской религией цвета; иных естественных красителей в те времена и не знали. В первом акте нашего спектакля полотнища, а следовательно, и забор будут багряными. Во втором — червлеными, в третьем — голубыми.
Гениально! — воскликнул я в восторге, воочию представляя себе сцену, которая на протяжении спектакля трижды изменит цвет своей «одежды». Позже Сергей предложил задник сцены обить черным бархатом, чтобы на его фоне эта «одежда» выглядела еще выразительнее. Кому-то из нас пришло в голову и такое решение: в конце каждого акта артисты-мужчины снимали с шестов полотнища, надевали их на себя, словно тоги. А в конце третьего акта, когда урядник объявлял о выселении евреев из Анатовки, они разбирали и складывали на тележку Тевье свои жалкие домишки, стоявшие посреди двора. Стягивали с шестов и надевали на себя голубые полотнища, словно погребальные саваны, шапки странников и по двадцатиметровой лестнице, которая незаметно для зрителей выдвигалась из черной глубины сцены, поднимались ввысь, к Богу. Последним на ступеньки, как бы завершая этот исход, поднимался Тевье. В Анатовке оставался лишь один еврей — карлик. И в ту же самую секунду посреди двора скинии Анатовки, огороженной голыми столбами, на фоне скелетов разобранных домишек начинал валить густой дым. Монотонным колокольным набатом звучали литавры: бумм… бумм… неслось по залу. И зрители понимали: это не только трагедия заброшенного еврейского местечка Анатовка, это исход в Бабий Яр, в печи Освенцима.
Шерлинг Ю. Одиночество длиною в жизнь.
М., 2004. С. 223-225.