Марина Москвин

Как-то в Ереване я услышала, один обувщик сказал: «Без радости, без праздника в душе нельзя заниматься сапожным делом».

Ему хорошо бы, наверное, было жить в книж­ках с иллюстрациями Бархина. И всем нам — тем, которые ищут радости.

Лет, может быть, сорок тому назад под лампой с большим абажуром, разглядывая кар­тинки к «Приключениям капитана Гаттераса», Бархин в них ушел и обратно не вернулся.

Теперь нет-нет, и в облике его мелькнет что-то оттуда. Он смотрит на вас, а в очках художника отражается мир, который он рисует.

Бархин-иллюстратор рассчитывает на сво­их, на тех, кому хорошо известно, что все мы состоим из звездного вещества.

Если эта простая шутка не укладывается в голове, между вами и его картинками воз­никает непреодолимая стена. В обратном слу­чае может произойти совпадение прочитанного и увиденного в книге, которое потом всю жизнь сопровождает человека.

Меня сопровождает Платеро.

Других ослов до ослика Платеро Сергею Бархину рисовать не приходилось. Он стал ис­кать осла в Москве, но подходящего не обна­ружил. Кто-то предложил ему старинное иллю­стративное издание «Золотого осла».

Звонил Сережа Гамалею,
Его послали к Апулею…

Платеро там не было. Вдруг звонок с Кав­каза: «Есть осел, то что надо, приезжай».

«Но у нас с ним не возникло контакта, — жаловался Бархин. — И я даже ни разу на него не сел».

Платеро нашелся в творческом сознании самого Бархина. Он оказался не мохнатым и мягким на вид, точно весь из ваты, как писал Хименес, а гладким, и в нем было что-то от со­баки таксы.

Бархин в литературе отыскивает соответ­ствия своим представлениям, воспоминаниям, воображению. Но он законченный реалист, ес­ли иметь в виду определение Жана Кокто: «Ис­тинный реализм заключается в том, чтобы пока­зать удивительные вещи, которые нам мешает видеть привычка, скрывающая их как чехол».

Иллюстрации Бархина возникают из слепя­щего света или из кромешной темноты, и это не сконцентрированное изображение, а се­кундное, позволяющее не мир ощутить, а войти в квартиру — я и Платеро трусим в гору, он и я пьем из промоины, разглядываем звезду в колодце или одичалым голосом ревем от души.

Есть персонажи, мотивы, пейзажи, кочую­щие за художником из одной работы в другую. Пейзаж песчаный с соснами и вереском, ро­мантический — гроза, луна и облака. Три муш­кетера с большой картины маленького Бархина двадцать лет спустя стали прообразами его те­атральных эскизов, они же — с той детской картины — «схватясь за штурвал, несутся туда, где никто не бывал», в иллюстрации к Жаку Преверу.

Повторяясь в частностях, Бархин в каждой новой книге, как в новой баталии, производит особый наступательный маневр.

Заученная техника вряд ли позволила бы художнику отозваться на такие разные, иногда почти не соприкасающиеся миры Тирсо де Мо­лины, Чосера, Хакса, Бальзака, Шиллера, Бе­ранже…

Он то создает графическую книгу-театр со сценой, декорациями, рампой, на занаве­се-суперобложке изображая «всю Италию», — «Современная итальянская пьеса», или в дра­матургии Вальехо — площадь Испании, окру­женную архитектурой эпохи Веласкеса и Гойи, где движутся навстречу друг другу черные, за­литые тушью силуэты грандов, гитаристов, мах, нищих, художников, матадоров.

То создает детскую книгу, разноцветную, крупного формата, на стихи Жака Превера «Как нарисовать птицу». В ней цвет не тот, что за окном, а на пределе цветовых созву­чий, тропический, коралловых рифов. В ней стихотворная строка изобразительно вписана в иллюстрацию, а букве художник ухитряется придать такую же образность, как и любой де­тали в картине.

Детской книге художник необходим осо­бенный. В меньшей степени Человек разумный, в большей — Человек играющий. «Как нарисо­вать птицу», «Платеро и я», мне кажется, сдела­ли иллюстрацию для детей счастливее и богаче.

Дух игры есть и в оформлении Бархиным трагедии «Коварство и любовь».

Образок золотой фольги, тот, что обыч­но в типографии выбрасывают, Бархин ставит на переднюю сторону обложки, очерчивая им профиль поэта. Величие знаменитой пьесы под­черкивает золотой обрез. Откроешь книгу — и с небес на землю — титул, нарисованный простым карандашом, как будто бы худож­ник берет и помещает туда, где все всегда стараются, первый попавшийся набросок. За­то еще ярче выглядят иллюстрации, сделанные, как эскизы костюмов, декораций и раскадровки мизансцен, вроде нарисованные не для книги, а для театра.

А что Бархину-иллюстратору дала архи­тектура? Наверное, главным образом то, что в каждой книге с глубоким знанием дела он славит мироЗДАНИЕ. Как тот герой его картин к стихотворению Превера:

…И хотя учитель злится,
А отличники смеются,
Он рисует на доске
Разноцветными мелками
счастья круглое лицо.

Сергей Бархин. Театр, книжная графика.
Каталог. М., 1987. С. 23-28.