Как-то в Ереване я услышала, один обувщик сказал: «Без радости, без праздника в душе нельзя заниматься сапожным делом».
Ему хорошо бы, наверное, было жить в книжках с иллюстрациями Бархина. И всем нам — тем, которые ищут радости.
Лет, может быть, сорок тому назад под лампой с большим абажуром, разглядывая картинки к «Приключениям капитана Гаттераса», Бархин в них ушел и обратно не вернулся.
Теперь нет-нет, и в облике его мелькнет что-то оттуда. Он смотрит на вас, а в очках художника отражается мир, который он рисует.
Бархин-иллюстратор рассчитывает на своих, на тех, кому хорошо известно, что все мы состоим из звездного вещества.
Если эта простая шутка не укладывается в голове, между вами и его картинками возникает непреодолимая стена. В обратном случае может произойти совпадение прочитанного и увиденного в книге, которое потом всю жизнь сопровождает человека.
Меня сопровождает Платеро.
Других ослов до ослика Платеро Сергею Бархину рисовать не приходилось. Он стал искать осла в Москве, но подходящего не обнаружил. Кто-то предложил ему старинное иллюстративное издание «Золотого осла».
Звонил Сережа Гамалею,
Его послали к Апулею…
Платеро там не было. Вдруг звонок с Кавказа: «Есть осел, то что надо, приезжай».
«Но у нас с ним не возникло контакта, — жаловался Бархин. — И я даже ни разу на него не сел».
Платеро нашелся в творческом сознании самого Бархина. Он оказался не мохнатым и мягким на вид, точно весь из ваты, как писал Хименес, а гладким, и в нем было что-то от собаки таксы.
Бархин в литературе отыскивает соответствия своим представлениям, воспоминаниям, воображению. Но он законченный реалист, если иметь в виду определение Жана Кокто: «Истинный реализм заключается в том, чтобы показать удивительные вещи, которые нам мешает видеть привычка, скрывающая их как чехол».
Иллюстрации Бархина возникают из слепящего света или из кромешной темноты, и это не сконцентрированное изображение, а секундное, позволяющее не мир ощутить, а войти в квартиру — я и Платеро трусим в гору, он и я пьем из промоины, разглядываем звезду в колодце или одичалым голосом ревем от души.
Есть персонажи, мотивы, пейзажи, кочующие за художником из одной работы в другую. Пейзаж песчаный с соснами и вереском, романтический — гроза, луна и облака. Три мушкетера с большой картины маленького Бархина двадцать лет спустя стали прообразами его театральных эскизов, они же — с той детской картины — «схватясь за штурвал, несутся туда, где никто не бывал», в иллюстрации к Жаку Преверу.
Повторяясь в частностях, Бархин в каждой новой книге, как в новой баталии, производит особый наступательный маневр.
Заученная техника вряд ли позволила бы художнику отозваться на такие разные, иногда почти не соприкасающиеся миры Тирсо де Молины, Чосера, Хакса, Бальзака, Шиллера, Беранже…
Он то создает графическую книгу-театр со сценой, декорациями, рампой, на занавесе-суперобложке изображая «всю Италию», — «Современная итальянская пьеса», или в драматургии Вальехо — площадь Испании, окруженную архитектурой эпохи Веласкеса и Гойи, где движутся навстречу друг другу черные, залитые тушью силуэты грандов, гитаристов, мах, нищих, художников, матадоров.
То создает детскую книгу, разноцветную, крупного формата, на стихи Жака Превера «Как нарисовать птицу». В ней цвет не тот, что за окном, а на пределе цветовых созвучий, тропический, коралловых рифов. В ней стихотворная строка изобразительно вписана в иллюстрацию, а букве художник ухитряется придать такую же образность, как и любой детали в картине.
Детской книге художник необходим особенный. В меньшей степени Человек разумный, в большей — Человек играющий. «Как нарисовать птицу», «Платеро и я», мне кажется, сделали иллюстрацию для детей счастливее и богаче.
Дух игры есть и в оформлении Бархиным трагедии «Коварство и любовь».
Образок золотой фольги, тот, что обычно в типографии выбрасывают, Бархин ставит на переднюю сторону обложки, очерчивая им профиль поэта. Величие знаменитой пьесы подчеркивает золотой обрез. Откроешь книгу — и с небес на землю — титул, нарисованный простым карандашом, как будто бы художник берет и помещает туда, где все всегда стараются, первый попавшийся набросок. Зато еще ярче выглядят иллюстрации, сделанные, как эскизы костюмов, декораций и раскадровки мизансцен, вроде нарисованные не для книги, а для театра.
А что Бархину-иллюстратору дала архитектура? Наверное, главным образом то, что в каждой книге с глубоким знанием дела он славит мироЗДАНИЕ. Как тот герой его картин к стихотворению Превера:
…И хотя учитель злится,
А отличники смеются,
Он рисует на доске
Разноцветными мелками
счастья круглое лицо.
Сергей Бархин. Театр, книжная графика.
Каталог. М., 1987. С. 23-28.