Знакомы мы лет тридцать. Но по работам, по одной особенно работе, я его знал раньше. Познакомились мы в Юрмале. Там была творческая группа, он в комиссии с Васильевым приезжал, смотрели наши работы. После этого он делал «Чайку» в Молодежном театре с Тамулявичюте, где я работал. Мне очень понравилось, что он сделал. Помню, мы писали втроем всю ночь декорацию первого акта, добиваясь большего импрессионизма. Первый раз его работу я увидел в спектакле «Прикосновение» Ибрагимбекова Молодежного театра. Это был 1975 год. Я только вернулся из армии. Еще даже не думал, что когда-нибудь буду работать в театре. Меня потрясла эта сценография. Сейчас, когда прошло много-много лет, могу сказать: это одна из лучших работ художника в театре, что я вообще видел. Потом мне пришлось, будучи главным художником театра, подгонять эту декорацию к сцене театра на Таганке. Она там не помещалась по высоте. С болью в сердце пришлось урезывать.
Будучи в Москве, я у него останавливался иногда: и на старой квартире, и на новой, и в одной мастерской, и в другой. Всегда созваниваемся. Мы с Сережей в чем-то похожи. Но есть большая разница. Он философ и рассказчик. Я благодарный слушатель. Я могу молчать, он — говорить. Он говорит нестандартно всегда, я как бы внимаю. Помню, мы встретились в Турине. Это был, наверное, какой-то последний фестиваль советского театра в Италии. Он был с Московским ТЮЗом, я — со спектаклем Някрошюса «Квадрат». Мы поставили свои декорации, делать было нечего, и, конечно, это была его инициатива: поехать в Рим, во Флоренцию. Денег у нас не было. Пили воду из фонтанчиков, ели батон. Приезжаем рано утром в Рим. Сережа достает старый путеводитель, еще дедушкин, наверное, и ведет по костелам, соборам. Потом следующий день — едем во Флоренцию, смотрим галерею Уффици и город. Вечером возвращаемся.
Встречались с Сережей и в Праге, на Квадриенналях. Он любил в Прагу приезжать.
Мне очень приятно, что как-то странно общается. Я вообще-то малообщительный человек, в Москве у меня друзей нет, да и в Вильнюсе не очень много друзей, с кем я бы общался. С Сережей мне всегда интересно. Я им просто восхищаюсь. Во многом не соглашаюсь часто. Он такой странный, парадоксальный, до смешного иногда. А мне нравится. Помню, как в Праге Сережа говорил: «Адомас, поверь мне, землю буду есть, но из театра уйду. Никогда больше не буду работать в театре». По-моему, он на кого-то был обижен. С тех пор прошло двадцать четыре года. Никуда он не ушел. Продолжает работать. У нас во многом что-то совпадает. Я имею в виду не в сценографии, а в отношении к театру. Мне очень близко то, что он делает. То, что он делает сейчас, мне намного ближе, чем его ранние работы, за некоторым исключением. Я недавно смотрел по телевизору «Похождение», мне показалось это даже, может быть, чуть-чуть литовский спектакль по режиссуре Карбаускиса. Очень понравилась Сережина работа. Он мне рассказывал первую идею, совсем другую, она тоже очень интересная. Когда-то Сережа сделал блестящую сценографию к балету «Ромео и Джульетта». Я был на премьере. Там декорация из настоящего железа. Мучились с этим железом, конечно, — тяжесть. Потом, через год, наверное, они с Васильевым делали этот спектакль в Вильнюсе. Сережа предложил обойтись без железа: «Распишите под ржавчину». Расписали. Сережа посмотрел: «Слушай, а получилось еще лучше». Там было много костюмов. «Адомас, они не успеют, остался месяц». Приезжает на премьеру. Все костюмы готовы. Сережа говорит: «Слушай, лучше, чем в Москве сделали. Как они успели?».
Во время прошлой Квадриеннале он жил с сыном в гостинице на Вацлавской площади. Я пришел к нему, мы сидели на балконе и долго, весь вечер болтали о том, о сем. Он рассказывал о театре, потом, как помню, о ленинградской школе сценографии. Может быть, потому, что его Миша учился у Кочергина. А так как и я, и он преподаем, обменивались опытом.
У нас совпала одна вещь. Даже стыдно говорить. Я часто не могу читать пьесы, которые студенты выбирают. Не нравится, не интересно, просмотрю бегло и все. Сережа: «Слушай, я то же самое делаю!». Как учить сценографов? Есть какая-то система — не знаю. Учу интуитивно. Стараюсь учить лучше, чем меня учили.
У Сережи был друг в Вильнюсе, который потом по здоровью вынужден был уехать в Германию. Алгис Швенда, очень хороший художник. Мой друг, меня постарше. Думаю, Сережа был знаком с ним до меня. Как-то Сережа спрашивает: «Адомас, а что Швенда сейчас делает? Какие у него работы?» Я его описал — рисует одно яблоко, одну тросточку и так далее. Сережа: «Ты так плохо рассказал. Все испортил». И поправил: «Главное — он берет большой лист самой лучшей французской бумаги и на ней рисует свое яблоко». Так и было на самом деле. У меня такое впечатление, что и сейчас я рассказал о Сереже так же плохо, как о Швенде. А главное — Сережа делает все на роскошной бумаге.
Июнь 2007 года, Прага. Записал В. И. Березкин. Рукопись // Архив В. И. Березкина.