Работая в театре каждый день видишь много людей необычных, талантливых. Но есть особенные, в них как будто собран весь театр. Мне повезло, я училась у такого человека – С.М.Бархина. Каждое занятие было перформансом, всегда непредсказуемым и опасным. Однажды перед летом. С.М., отправляя нас на каникулы, держал речь, но это была не просто речь, это был фарс или карнавал. Каждую новую фразу он говорил надевая новую маску, каких у него в коллекции оказалось много. Маски редкие, удивительные, многие я видела впервые в жизни: он становился то добрым дедушкой с большим красным носом, то китаянкой, то красавцем индусом, то доктором комедии дель арте. При этом голос и интонации не менялись, С.М. говорил все те же напутственные слова — строго и требовательно. Мы были потрясены, мы не понимали как реагировать, малейшая попытка хихикнуть пресекалась строгим жестом профессуры.
Так же интересно проходили обсуждения идей на каждодневных занятиях по сценографии. Сначала он долго молча смотрел на работу, по лицу его невозможно было ничего понять, затем он начинал хвалить, от этих похвал становилось так легко на душе, казалось что все понятно в профессии и жизни, что трудностей нет. После похвал были несколько замечаний по поводу незначительных ошибок, через две-три минуты ошибки становились все более значительными, а в финале выяснялось что идея никуда не годится, все нужно переделывать. «А впрочем, думай сама» — ободряюще говорил Бархин и удалялся к следующему. Следующему он говорил совершенно обратное и «поверженные» уже злились на «счастливчика». После каждого занятия мы уходили совершенно измученные, сопротивляться критике или похвалам было бесполезно, С. М. всегда предельно убедителен.
Иногда Бархин становился совершенно растерянным и «детским». Однажды мы сбежали с его урока на спектакль какой-то заграничной знаменитости, тогда такие приезды были большим событием в театральной Москве. На следующий день С. М. не пришел, а в классном журнале поверх клеточек где пишут сведения о посещаемости учеников, мы обнаружили грустное письмо. То ли Бархин знал, что мы часто «залезаем» в журнал, то ли написал письмо коллегам, но нам стало очень стыдно. На следующее занятие он пришел веселым и только поинтересовался, хороший ли был спектакль. Мы никогда не знали где игра, а где реальная жизнь, где обучение, а где «разговор по душам». Этот принцип «игры», я думаю, прежде всего, формировал нас как театральных художников. Он позволяет быть чуть над ситуацией, быть свободнее, и тогда легче придумывать и делать театр. С. М. говорит, что всегда нужно вспоминать Тома Сойера. Теперь я понимаю что Бархин многому научил нас не только как художник и мастер, но и как особенный, редкий человек.
Апрель 2003 года. \\ Рукопись. Архив В. И. Березкина