В работе с Сергеем Бархиным я часто хохотал. Хохотал и приходил в восторг, когда он ругался. Это было открытием. Зная Сережу много лет, много лет мечтая с ним сотрудничать, я все же очень редко бывал с ним накоротке, в тесном, так сказать, общении. Наблюдая же его на разных вернисажах, каких-то собраниях или на ученом совете ГИТИСа, где мы с ним работаем, я совсем не мог предположить, что он в каких-то ситуациях может меня довести до восторга и смеха именно своей способностью фантастически ругаться.
Да, абсолютно аристократичный человек с прекрасным воспитанием и образованием, парадоксалист с внешностью оксфордского денди, абсолютный интеллектуал и интеллигент, он оказывается, когда заведется, ругается не то, чтобы как извозчик, а далеко позади оставляя легендарные способности людей этой, к сожалению, почти исчезнувшей профессии.
Боже! Как изощрен его язык! Сколько переходов, какое красноречие и поразительное использование, казалось бы совершенно непредсказуемых соединений! Честно, в такие моменты наше сотрудничество выходило на какой-то космический уровень, причем, я ведь тоже, как говорится, «не девушка», да и профессия предполагает знание родной речи. Но тут я сдавался и отдавался этой музыке полностью, без остатка, видимо своим чувством восхищения, еще больше способствуя вдохновению Сергея Михайловича.
Многое было для меня неожиданным и непривычным. Бархин обожает беседовать. Задав тот или иной вопрос, он не замолкает навсегда как Боровский, заставляя режиссера испытывать чувство катастрофы, потому что чаще всего к вопросам Боровского бываешь не готов. Слава Богу, Бархин, спросив что-нибудь тут же начинает сам сочинять, фантазировать, делает это с каким-то особым интеллектуальным вдохновением, и вскоре ловишь себя на том, что совсем не понимаешь, а при чем здесь то или иное, или вообще какое-то третье и сто десятое, о чем он говорит.
Как-то в тревоге в связи с этим я рассказал Каме Гинкасу о том, что я не всегда понимаю, какая связь между тем материалом, над которым мы работаем, и тем, о чем размышляет Бархин. Гинкас успокоил меня, сказав, что это свойственно именно Сергею Михайловичу. Бог знает, в какие дебри забираться и что это совершенно не означает, что все им наговоренное или обсуждаемое будет в решении сценического образа. Более того, чем замысловатее будет путь и фонтанирование Бархина, тем меньше всего это как-то обнаружится в результате.
Так получилось, что я работал с Сергеем Михайловичем очень коротко – только начал над одним спектаклем, вскоре он не смог продолжить работу, так как на него свалился Большой театр. Потом очень долго и, прямо скажу, замечательно трудились, готовясь к «Королю Лиру» в театре Маяковского – и эта работа не дошла до реализации, а вот английская пьеса Алана Эйкборна «Синтезатор любви» получила свое разрешение на сцене Маяковки, и здесь то, о чем предупреждал Гинкас осуществилось в полной мере.
Эскиз, который был представлен Сергеем Михайловичем, абсолютно не соответствовал всему тому, что меня жутко пугало и напрягало во время поиска, то есть во время самого процесса сотрудничества. Надо сказать, что эскизу я восхитился. Сразу. Оказалось, что Бархин при его «улетах» был очень внимателен к тому, как мы репетируем, более того, очень тонко, стилистически, как мне кажется, блестяще уловил интонацию весьма не простой драматургии мало известного у нас автора. И опять я ощущал, что наши актерско-режиссерские усилия должны дотягиваться до мышления художника.
Бархин замечательно ощущает грань между игрой и серьезом, серьезом и иронией, оставаясь безупречным знатоком культуры, всего, я бы сказал, исторического ее прошлого и такого исторического будущего. Поразила меня еще его способность находить мгновенный контакт с цехами, хотя опять-таки его как бы психологический облик кажется таким далеким, как иногда говорят, «от народа». А так как в моей жизни бывало всякое, и хотя редко я бывал свидетелем грубости художника или его высокомерия в адрес тех, кто не сразу способен оценить его «гений», то не скрою я испытывал определенные опасения, хотя огромный опыт и блестящая репутация Бархина, казалось бы, и не давали оснований для беспокойства такого рода. Однако же опять-таки уж очень непредсказуемо и экстравагантно иногда представал Сергей Михайлович перед нами. Тем радостнее было, что все производственные встречи проходили на редкость просто, человечно и что очень важно – абсолютно профессионально.
Я прекрасно понимаю, что одна реализованная работа, да еще по зарубежной современной пьесе не дает мне права на очень уж далекие выводы, но работа была. И она состоялась. И я ничего кроме благодарности и восторга (такой уж я человек – люблю восторгаться теми, с кем работаю – имея в виду именно сценографов) не испытываю. Сережа, дорогой! Буду скучать по твоей ругани.
02.01.2003. \\ Театральная жизнь. 2003, № 4-5. С.40-41