Михаил Аникст

Москва, поздний осенний вечер. По-моему, это было в 1966 году. Я сижу один в своей квартире на Аэропорте, и, как всегда, делаю какую-то работу для издательства.

Звонок в дверь. Я открываю и вижу двух молодых незнакомцев, он высокий с бородой, она — брюнетка среднего роста. Гости входят, и девушка представляется — «Люда Голубко­ва и Эйве Эрлондсон». Оба — на последнем выпускном курсе ГИТИСа. Он исландец, ре­жиссер, должен сделать выпускной спектакль, она — ассистент режиссера.

Олег Ефремов предложил Эйве поставить в «Современнике» «Балладу о невеселом ка­бачке» Эдварда Олби. Они ищут художников. Не согласились бы мы с моим напарником Се­режей Бархиным взяться за это.

Я слушаю и не верю тому, что слышу. Мы с Сережей никогда до этого не работали в теат­ре, но Сергей прожужжал мне все уши, что он больше всего на свете хотел бы этого. И вдруг, как чудо, являются двое с предложением сде­лать оформление для спектакля по пьесе из­вестного американского драматурга в одном из самых модных московских театров.

Гости уходят, и я немедленно звоню Сергею. Его реакция холодна и небрежна: «Надеюсь, ты не купился?».

Это было начало славной карьеры извест­ного театрального художника Сережи Бархина.

Прежде чем начать писать о годах нашей совместной работы, я прикинул и удивился: мы проработали вместе всего лишь три года, а мне казалось гораздо больше — так много всего произошло за то время.

Мы очень сдружились с Сережей на послед­них курсах института и, особенно, во время на­ших незабываемых летних поездок по стране. Поэтому, проработав три года по распреде­лению и разочаровавшись в существовавшей тогда архитектурной практике, мы решили бро­сить архитектуру и вместе заняться книжной графикой.

Искать работу было трудно, у нас еще не было никакого имени, и вот мы надума­ли пойти в «Детгиз». Главным художником там был Дегтярев. Мы знали, что в силу своих при­вязанностей он отдает предпочтение молодым мужчинам, и решили попытать счастья. Проце­дура приема художников там была унизительна. Претенденты сидели днями и часами, и при этом шанс попасть к нему был небольшой. Сергей, в отличие от меня, всегда очень болезненно реагировал на несправедливость. И поэтому решил устроить какую-нибудь выходку.

Готовясь к приему, мы постарались хорошо одеться. На Сергее был новый твидовый пиджак. Он заявил, что пиджак прошел специальную об­работку и теперь не боится никаких пятен. В до­казательство этого вылил на пиджак чернила. Очевидно, технология обработки еще не была совершенна, и большое фиолетовое пятно густо расплылось по свежей ткани. Все, кто находил­ся тогда в комнате, ахнули и кинулись спасать пиджак, обильно поливая его водой. Вскоре на полу образовалась большая лужа, которая устремилась под дверь Дегтярева — он выско­чил из кабинета и, выяснив в чем дело, выгнал всех. Работа в «Детгизе» нам не обломилась.

В то время мы с Сергеем много работали в издательстве «Искусство». Тогда это было са­мое свежее место в московском издательском мире, здесь выпускались книги по искусству, театру и кино. Мы не только рисовали, но и по­пробовали свои силы в дизайне. В «Искусстве» в то время работало очень много ярких лич­ностей, среди них выделялся Максим Жуков, которого можно смело назвать отцом нового русского графического дизайна. Кроме того, там было много блестящих редакторов и фото­графов. Каждый поход в издательство приносил что-то новое и интересное. Случались и курье­зы: я помню, как Герман Александров принимал таблетки, которые ему прописал какой-то врач, от гомосексуализма.

Об одном событии, произошедшем в то время, я хотел бы рассказать поподробнее.

Печать цветных репродукций в России в конце I 960-х годов была старомодной. Слай­дов не существовало, и для цветной корректу­ры использовались раскрашенные фотографии.

Происходило это следующим образом: фото­граф делал в музее съемку на черно-белый негатив и с него печатал фотографию вполси­лы на бумаге 18 х 24 или 24 х 36 см. Эти серые отпечатки передавались раскрасчикам. Раскрасчики были профессиональными худож­никами, они шли в музей со своими маленькими этюдниками и, глядя на картины, делали рас­краски по фотографиям. Так как они были очень опытными и делали эту работу в течение мно­гих лет, их раскраски были не только точными по цвету, но и виртуозными по исполнению.

Но в один прекрасный день государство ре­шило начать закупать слайдовую пленку, и про­фессия раскрасчиков тут же умерла. В под­вале «Искусства» хранилось несметное коли­чество этих раскрасок, практически это были миниатюрные картины всех советских музеев, и они оказались ненужными. Когда мы с Сер­геем узнали об этом, то решили забрать себе часть раскрасок, но было уже поздно — их вы­бросили.

Оглядываясь сейчас на нашу работу и на людей, с которыми мы работали, мне кажется, мы были полупрофессионалами. Это ни в коей мере не относится к Максиму Жукову. Однако мы этого не подозревали и старались работать с полной отдачей. Отношения наши с Сережей были очень хорошими, и, несмотря на громад­ное количество времени, проведенное вместе, мы никогда не ссорились. У нас сложился опре­деленный код отношений — искренний и прямо­линейный. Иногда это доходило до смешного. Например, если один из нас опаздывал, это не считалось опозданием, просто провинивший­ся был должен другому то количество времени, на которое он опоздал. Опаздывал в основном Сергей, и в результате он задолжал мне целых два часа. Расплата была суровой: у меня была какая-то серьезная причина, и Сережа прождал меня два часа. Дело было зимой, температура была около двадцати градусов мороза. Но ни­каких претензий с Сережиной стороны не было, счет начался сначала.

Работали мы, как правило, каждый у себя, а потом встречались и обменивались идеями. При этом Сережа, в отличие от меня, за это время успел жениться, развестись, завести детей и пе­реехать в новый дом возле Киевского вокзала. Жил он, по-моему, на восьмом или девятом этаже, но лифт стал работать только через год. «Я подсчитал, — сказал он мне как-то, что я каж­дый день влезаю на пирамиду Хеопса».

Один раз мы поехали в дом творчества ак­теров в Рузе на студенческие каникулы. Там мы работали над костюмами для «Баллады о неве­селом кабачке». Помню, что Сережа поразил меня тогда двумя вещами: превосходным ри­сунком костюма для Воли Суховерко и тем, что опохмелялся, выпивая сразу тридцать стаканов кефира.

Одновременная работа в театрах и изда­тельствах, безусловно, сформировала наши при­вязанности. Сергей больше интересовался теат­ром, а меня привлекал графический дизайн.

Прошло уже много лет, но я хорошо помню, как интересно и с каким увлечением Сережа начинал работу в театре и убежден, что это его призвание.

Рукопись // Архив В. И. Березкина.