Москва, поздний осенний вечер. По-моему, это было в 1966 году. Я сижу один в своей квартире на Аэропорте, и, как всегда, делаю какую-то работу для издательства.
Звонок в дверь. Я открываю и вижу двух молодых незнакомцев, он высокий с бородой, она — брюнетка среднего роста. Гости входят, и девушка представляется — «Люда Голубкова и Эйве Эрлондсон». Оба — на последнем выпускном курсе ГИТИСа. Он исландец, режиссер, должен сделать выпускной спектакль, она — ассистент режиссера.
Олег Ефремов предложил Эйве поставить в «Современнике» «Балладу о невеселом кабачке» Эдварда Олби. Они ищут художников. Не согласились бы мы с моим напарником Сережей Бархиным взяться за это.
Я слушаю и не верю тому, что слышу. Мы с Сережей никогда до этого не работали в театре, но Сергей прожужжал мне все уши, что он больше всего на свете хотел бы этого. И вдруг, как чудо, являются двое с предложением сделать оформление для спектакля по пьесе известного американского драматурга в одном из самых модных московских театров.
Гости уходят, и я немедленно звоню Сергею. Его реакция холодна и небрежна: «Надеюсь, ты не купился?».
Это было начало славной карьеры известного театрального художника Сережи Бархина.
Прежде чем начать писать о годах нашей совместной работы, я прикинул и удивился: мы проработали вместе всего лишь три года, а мне казалось гораздо больше — так много всего произошло за то время.
Мы очень сдружились с Сережей на последних курсах института и, особенно, во время наших незабываемых летних поездок по стране. Поэтому, проработав три года по распределению и разочаровавшись в существовавшей тогда архитектурной практике, мы решили бросить архитектуру и вместе заняться книжной графикой.
Искать работу было трудно, у нас еще не было никакого имени, и вот мы надумали пойти в «Детгиз». Главным художником там был Дегтярев. Мы знали, что в силу своих привязанностей он отдает предпочтение молодым мужчинам, и решили попытать счастья. Процедура приема художников там была унизительна. Претенденты сидели днями и часами, и при этом шанс попасть к нему был небольшой. Сергей, в отличие от меня, всегда очень болезненно реагировал на несправедливость. И поэтому решил устроить какую-нибудь выходку.
Готовясь к приему, мы постарались хорошо одеться. На Сергее был новый твидовый пиджак. Он заявил, что пиджак прошел специальную обработку и теперь не боится никаких пятен. В доказательство этого вылил на пиджак чернила. Очевидно, технология обработки еще не была совершенна, и большое фиолетовое пятно густо расплылось по свежей ткани. Все, кто находился тогда в комнате, ахнули и кинулись спасать пиджак, обильно поливая его водой. Вскоре на полу образовалась большая лужа, которая устремилась под дверь Дегтярева — он выскочил из кабинета и, выяснив в чем дело, выгнал всех. Работа в «Детгизе» нам не обломилась.
В то время мы с Сергеем много работали в издательстве «Искусство». Тогда это было самое свежее место в московском издательском мире, здесь выпускались книги по искусству, театру и кино. Мы не только рисовали, но и попробовали свои силы в дизайне. В «Искусстве» в то время работало очень много ярких личностей, среди них выделялся Максим Жуков, которого можно смело назвать отцом нового русского графического дизайна. Кроме того, там было много блестящих редакторов и фотографов. Каждый поход в издательство приносил что-то новое и интересное. Случались и курьезы: я помню, как Герман Александров принимал таблетки, которые ему прописал какой-то врач, от гомосексуализма.
Об одном событии, произошедшем в то время, я хотел бы рассказать поподробнее.
Печать цветных репродукций в России в конце I 960-х годов была старомодной. Слайдов не существовало, и для цветной корректуры использовались раскрашенные фотографии.
Происходило это следующим образом: фотограф делал в музее съемку на черно-белый негатив и с него печатал фотографию вполсилы на бумаге 18 х 24 или 24 х 36 см. Эти серые отпечатки передавались раскрасчикам. Раскрасчики были профессиональными художниками, они шли в музей со своими маленькими этюдниками и, глядя на картины, делали раскраски по фотографиям. Так как они были очень опытными и делали эту работу в течение многих лет, их раскраски были не только точными по цвету, но и виртуозными по исполнению.
Но в один прекрасный день государство решило начать закупать слайдовую пленку, и профессия раскрасчиков тут же умерла. В подвале «Искусства» хранилось несметное количество этих раскрасок, практически это были миниатюрные картины всех советских музеев, и они оказались ненужными. Когда мы с Сергеем узнали об этом, то решили забрать себе часть раскрасок, но было уже поздно — их выбросили.
Оглядываясь сейчас на нашу работу и на людей, с которыми мы работали, мне кажется, мы были полупрофессионалами. Это ни в коей мере не относится к Максиму Жукову. Однако мы этого не подозревали и старались работать с полной отдачей. Отношения наши с Сережей были очень хорошими, и, несмотря на громадное количество времени, проведенное вместе, мы никогда не ссорились. У нас сложился определенный код отношений — искренний и прямолинейный. Иногда это доходило до смешного. Например, если один из нас опаздывал, это не считалось опозданием, просто провинившийся был должен другому то количество времени, на которое он опоздал. Опаздывал в основном Сергей, и в результате он задолжал мне целых два часа. Расплата была суровой: у меня была какая-то серьезная причина, и Сережа прождал меня два часа. Дело было зимой, температура была около двадцати градусов мороза. Но никаких претензий с Сережиной стороны не было, счет начался сначала.
Работали мы, как правило, каждый у себя, а потом встречались и обменивались идеями. При этом Сережа, в отличие от меня, за это время успел жениться, развестись, завести детей и переехать в новый дом возле Киевского вокзала. Жил он, по-моему, на восьмом или девятом этаже, но лифт стал работать только через год. «Я подсчитал, — сказал он мне как-то, что я каждый день влезаю на пирамиду Хеопса».
Один раз мы поехали в дом творчества актеров в Рузе на студенческие каникулы. Там мы работали над костюмами для «Баллады о невеселом кабачке». Помню, что Сережа поразил меня тогда двумя вещами: превосходным рисунком костюма для Воли Суховерко и тем, что опохмелялся, выпивая сразу тридцать стаканов кефира.
Одновременная работа в театрах и издательствах, безусловно, сформировала наши привязанности. Сергей больше интересовался театром, а меня привлекал графический дизайн.
Прошло уже много лет, но я хорошо помню, как интересно и с каким увлечением Сережа начинал работу в театре и убежден, что это его призвание.
Рукопись // Архив В. И. Березкина.