Понятие шестидесятничества я отождествляю скорее с хронологией, чем с определением культурного круга или какими-либо направлениями в искусстве. Сколь много людей нашего возраста величает нынче себя шестидесятниками, обеспечивая себе подчас незаслуженное место под солнцем в нашей непростой и путанной истории прошлого столетия. В моем понимании истинные шестидесятники прежде всего честные, внутренне одержимые люди, профессионально блестяще подготовленные, не «образованцы», но истинные знатоки и подвижники. Не стану перечислять сейчас тех, кого буду помнить и ценить всю жизнь за счастье совместного творчества, наслаждения прекрасным и стремление к совершенству. Скажу лишь, что Сергей Бархин занимает в этой когорте начинавших творить в шестидесятые видное место и отличается лишь ему одному свойственной манерой держаться, отстаивать свои духовные и моральные принципы, дружить, любить и ненавидеть.
Годы, проведенные бок о бок с Бархиным, были временем самого активного моего участия в деле реставрации, открытия и популяризации забытых шедевров русского искусства. И общение с Сергеем помнится не только праздничными застольями в моем незабвенном «бункере» во Всеволожском переулке, регулярные наезды наши в «Челюху», где сильно нарушался деловой ритм и рабочий процесс творческих занятий, но прежде всего тем богатством знаний и прекрасной эрудицией, которыми обладал и щедро делился со мной Бархин. Как интересно было гулять с ним по старой Москве, где каждое здание оказывалось ему не только досконально известным, но подчас и связанным с жизнью его родичей по отцовской и материнской линии. О Палладио и Брунелески Сережа говорил так, словно был работал с ними, во всяком случае секреты их мастерства знал доподлинно.
Меня всегда привлекала в Сергее Бархине страстное отношение к жизни, работе и к самым различным людям. Он пытался зачастую придать себе вид отстраненного свидетеля происходящего, этакого усталого денди. Но маска нигилизма всякий раз им сбрасывалась, когда ситуация становилась напряженной и требовалось внести ясность в те или иные суждения по насущному вопросу.
Работал Бархин увлеченно, относясь к любому начинанию скрупулезно и требовательно. Я восхищался его умением исследовать эпоху, документы и исторические свидетельства, связанные с каждым оформляемым спектаклем или иллюстрируемой книгой. Помню, с какой любовью он готовил изобразительный ряд небольшой книжки андалузской элегии Хуана Хименеса «Платеро и я». До того, как изысканное издание появилось у меня в руках, я наизусть знал из рассказов Сережи все про чудного ослика Платеро и его друга. Меня ничуть не удивила царственная надпись художника на моем экземпляре «К Новому3 1982 году – самую лучшую свою книжечку». Потом он будет и другие оформляемые книги и спектакли считать самыми лучшими и близкими. И это прекрасно, ибо настоящий творец не может оставаться безразличным к своим детищам.
К сожалению, в последние десять лет наше общение с Сергеем Бархиным прервалось из-за моей болезни. Мне не удалось быть непосредственным свидетелем их совместной работы в Большом театре с моим другом Владимиром Васильевым. То, что я видел на телеэкране, говорило о хороших перспективах этого мощного тандема. Но нынче был у нас правят не истинные творцы, а чиновники и даже шоумены. Время рассудит, что мы приобрели и потеряли в эпоху смены страны и человеческих отношений.
Я же хочу закончить это короткое признание в любви к Сергею Бархину цитатой из автобиографии одного из принципиальнейших и мудрых наших сотоварищей, Михаила Шварцмана. «Я дружил с Сергеем Бархиным, Геогием Дионисовичем Костаки и Савелием Ямщиковым. Бывал у меня и Дмитрий Сарабьянов». Михаил Матвеевич был скуп на слова, а посему высказывание это дорогого стоит.
Июль 2003. \\ Рукопись. Архив В. И. Березкина