Сергей Бархин — герой всех времен и народов
Не послушался я первого совета М. Булгакова в «Мастере»—«никогда не разговаривайте с неизвестными!
С. Бархин
Николай Погодин. Кремлевские куранты
С первых дней Октября Сергей Бархин принял революцию.
Много позже в кремлевском кабинете его внимание привлек висевший на стене черный круг — образец «творчества» левых футуристов, предводительствуемых Луначарским и его пособником Штеренбергом.
Поворот Бархина к классическому наследию был бесповоротен.
БАРХИН: Все наши, дедушка, дядя с папой и мама, видимо, глубоко презирали тогдашний «реализм», потому что я просился несколько раз в художественную школу, там приятели мои учились, это была школа для одаренных детей, и мне было обидно, что они были одаренные, а я — нет, хотя мог и лучше рисовать. Но мне сказали, что этому нельзя учиться, это все плохо очень.
Дедушка мог усмехнуться по поводу, скажем, Репина. А вот театральные и книжники в семье пользовались уважением.
А. П. Чехов. Чайка.
Антон Павлович Чехов подолгу гостил в семье. Рассматривая рисунки Сереженьки Бархина, он предрек ему большую будущность, но советовал не связываться с МХАТом. Поэтому Сергей Бархин был лишен общения со многими выдающимися режиссерами.
БАРХИН: Как я работаю с режиссером? — Как змеелов. Я в детстве видел одного в Доме архитектора. Он сказал, что это нетрудно, дело все в том, что мысль у змеи движется медленнее, чем у человека. И если ты это знаешь, то тебе ничего не стоит работать, ты ничем не рискуешь.
Я видел Леонидова, Жолтовского, Гольца, Бурова. Что мне после них сегодняшние театральные люди?
Сергей Бархин начал свою работу архитектором. Но вместо чертежей у него сразу получались увражи. Тогда он разочаровался и бросил архитектуру.
Обложка Журнала «Архитектура СССР»
На обложке журнала «Архитектура СССР» Сергей Бархин изобразил капитель с пышным акантом и бараньими завитками волют.
Бывший главный редактор журнала, бывший аспирант Академии архитектуры говорил одному из последующих главных редакторов: «Такого не бывает, чтобы снизу – акантовые листья, как в коринфском, а сверху – завитки, как в ионическом ордере…»
Так Бархин изобрел композитный ордер.
БАРХИН: Мы с Мишкой Аникстом начали делать какие-то проспектики, бузу. Потом вступили в Горком графиков. Потому что тогда могли посадить за тунеядство. И мы имели в издательствах очень поганую работу. Но она улучшалась постепенно.
Мы бегали по низам и никому не перебегали дорогу.
Сергей Бархин — член Союза художников СССР.
А. Н. Островский. На всякого мудреца довольно простоты.
Мамаев. Вы хозяин этой квартиры?
Глумов. Я.
Мамаев. Зачем же вы ее сдаете?
Глумов. Не по средствам.
Мамаев. А зачем вы нанимали, коли не по средствам? Что вас, за ворот, что ли, тянули, в шею толкали? Кто вас неволил?
Глумов. Бархин.
БАРХИН: Я слышал не раз, что я как бы «сухой». И под сухостью подразумевается всякая точность. А я и не мог бы быть другим. Я, во-первых, понимаю, что такое Фальк и как его делать. А во-вторых, когда я приезжал в провинцию, я встречался с очень бедными людьми. И очень неприятно, если бы они заподозрили, что приехал халтурщик из Москвы сорвать свои 500 и уехать. Это было бы неприятно. И это тотчас же наложило отпечаток на мои работы. Это лишало возможности быть остроумным. Ну — сделать один большой черный шар. И я стал делать — тщательно.
Почему-то но отношению к театральному художнику «театральный» звучит как упрек. Вот и мне говорят, что К. плохо рисует. Я отвечаю: «Да. К. плохо рисует и Б. плохо рисует, а ты хорошо рисуешь. Но подумай, насколько лучше всех вас рисовал Леонардо». И что из этого следует? А ничего!
И я им говорю: «Давайте!» Давайте. Готов на любое соревнование. Круги будем рисовать или прямые проводить. Хоть срать. И я ни в чем не уступлю.
Сергей Бархин — член ВТО.
БАРХИН: Я очень руглив был. Я со всеми разругивался. И тогда я начал делать спектакли в провинции. Меня мой друг успокаивал: «Ты не думай, старик. В каждом городе у тебя будет приключение и не одно». Ну, мне это понравилось. Ну, я был буквально матросом!
Приезжаешь в город Иваново. Думаешь — там женщин много. Развлекусь. Никаких женщин. Грязный город. Просто помойка. Полуснег. Ужасная гостиница. Театр — страшный.
Делаю «Чайку» (режиссер давно в Вашингтоне). Я ему говорю: «Давай мы как будто бы не в Иваново ставим, а в Париже. Ну — с претензией». И сделали какие-то яркие красные, синие, зеленые костюмы. Спектакль получился ну совсем не декадентский, а чуть опереточный, и по эмоциям похожий на итальянскую комедию — с жестами.
Потому что жестяной пол гремел. Я им там сделал жестяной пол. Они могли либо говорить, замерев. Либо ходить, ничего не слыша. Я им еще сделал разные подошвы: жесткие, мягкие. Сделал пи для чего, а так просто, потому что — если придашь характерность, то что-нибудь из этого да выйдет.
Я смекнул, что очень неприятна декорация, которая выражает суть пьесы. А хороший спектакль в ней вроде и не нуждается.
Стали называть «декоратором», «оформителем». А я не против. «Сценограф» — говно слово, «декоратор» — лучше, «оформитель» — прекрасно. У вас нет формы? Я дам вам форму!
Сергей Бархин — участник всесоюзных и международных выставок.
Арам Хачатурян. Спартак.
Сергей Бархин пользовался в Риме большим уважением, хотя римляне находили его краски слишком варварскими. В то время он создавал оформление к запрещенному официальным Римом балету «Спартак».
Светоний упоминает Бархина в своих не дошедших до нас книгах «О зрелищах и состязаниях у римлян» и «О брани пли ругательствах и о происхождении каждого».
Впоследствии, продвинувшись до важнейших прокуратур, Бархин не поддался никаким соблазнам, не изменил своей врожденной любви к воздержанности, никогда, при всем разнообразии своих обязанностей, не умалил славу своей человечности п с такой же твердостью претерпевал труды, с какой сейчас переносит покой.
Его привлекал колорит Древнего Рима: пурпур подаваемых па стол краснобородок, белый, зеленый, красный и синий цвета колесничих на состязаниях, зверская простота цирковых ристалищ и неизобретенность итальянской сцены.
Кто, кроме него, мог придумать убранство галльского триумфа из лимонного дерева, понтийского — из аканфа, александрийского — из черепахового рога, африканского — из слоновой кости, испанского — из чеканного серебра?
БАРХИН: От меня все время требовали «Любимова-Боровского». А я другой. Я не оппозиция, я не нарочно. Русские как-то любят бежать в одну сторону. Но я-то знаю! Можно все делать наоборот — и не ошибешься. Тоже не ошибешься. Зато интереснее.
Мне строгость эта неинтересна, ну совсем неинтересна. И это наложило отпечаток на репертуар. Я все стал брать «Золушек».
Сергею Бархину иногда недостает серьезности в работе.
БАРХИН: Один вопрос меня занимает. Меня заказывает не управление культуры и не дирекция… Лично режиссер. Как на танцах приглашает…
Так почему же, если я такой хороший, они меня приглашают на раз, на два, не больше? И в основном тогда, когда им плохо?
Сергей Бархин всегда боролся за правду.
БАРХИН: Я сформулировал такую теорию. Что художник в театре — как бог. Бог. А режиссер — король. Режиссер только лишь осмеливается выбрать с трудом пьесу и сделать распределение ролей. На самом деле, это уже много.
А ты должен сделать природу игры — стадион ли, горы. Я даю страну. И более того — законы, которые нельзя нарушать. Поправки бесполезны! Ну, это только ухудшит дело. Остается только смириться. Я думал о вас, сколько мог.
Бесполезно роптать. Живут же люди во всяких условиях.
БАРХИН: Уламывая режиссера, я еще и свои задачи решаю. Сделаю ка я все синим. Просто так — ни к селу, ни к городу. Просто мне интересно: как это будет, если все сделать синим и осветить синим.
Сергей Бархин любит чистые цвета и чистые решения.
Бархин свободен во всем. Кроме одного. На руках его — золотые оковы. Это путы изысканности, собственного искусства и мастерства, цепи наследственной воспитанности. Его работы тонки до неприличия, демонстративно умны, смелы — чрезвычайно. Позволят ли ему боги испытать величественное и сладкое невежество живописца?
БАРХИН: Если бы мне театр дали делать еще в институте — я бы землю ел. Если бы мне в тридцать лет дали делать мультипликацию — я бы землю ел. Если бы мне в свое время дали повидать мир! А сейчас вдруг стали всюду пускать. И я еду. И ничего. Даже покупки раздражают. Приятны только завтраки и, может быть, музеи. Все хорошо вовремя. Все можно и не успеть.
ВОПРОС К БАРХИНУ: Неужели вы так плохо относитесь к театру?
ОТВЕТ БАРХИНА: Нет, почему же. У меня жена — актриса.
Алексей Тарханов. Декоративное искусство, 1989, №2