ВНИМАНИЕ! Украдены работы Сергея Бархина
Людмила Улицкая — «Сергей Бархин: почва и судьба»
В стране разрушенных храмов, сожженных усадеб и пущенных в топку библиотек сохранившийся семейный архив – чудо. Но при этом не следует забывать, что у чудес есть свои законы, и уж во всяком случае, они происходят лишь там, где их призывают.
Итак, семья, ведущая свое происхождение от деревенского красильщика Найденова, мастера Хлудова, вышедших в первые русские капиталисты, и пермского иконописца Бархина, благодаря опытам Даггера и Ньепса более ста лет фиксирует лица, одежду, комнаты и дома, чтобы их не родившиеся еще потомки заинтересованным взглядом рассматривали их носы, уши и скулы и узнавали свои родовые черты…
Сергей Бархин, о котором пойдет речь, выходит из своей московской квартиры близ Курского вокала вечерком погулять с собакой и в десяти минутах прогулочного хода оказывается возле физкультурного диспансера. Он прогуливается возле дома, построенного архитектором Жилядри, купленного его прапрадедом и принадлежащего некогда его бабушке, умершей в 1926-м году и провожаемой тысячной толпой старух, ее сверстниц, переживших и ее, и те богадельни и больницы, которые она в свое время основывала.
Сергей Бархин нагибается, берет горсть земли от порога родного дома, которую зашивали в ладанки, уносили с собой в изгнание, высыпали на могильные холмы вдали от родины. Но, кроме ценности возвышенной, эта горсть есть и последняя предельная реальность: сюда вмешана зола деревянных перекрытий и прах растений, посаженных его прабабушкой, и тлен беседок, наполненных вечерним смехом и любовными признаниями. Он пока не знает, что он будет делать с этой горстью земли.
Привычный материал – иной. Он театральный художник, и в своем деле – мастер черного пояса. В том художественном пространстве, которое он умеет строить, материалом может быть все что угодно: дерево, железо, бумага, стекло, резина.
Но вот наступил момент, когда его любимым материалом стала земля.
«Почва – природное образование, состоящее из генетически связанных горизонтов, сформированных в результате преобразования поверхностных слоев литосферы под воздействием воздуха, воды и живых микроорганизмов. П. состоит из твердой, жидкой (почвенный раствор) и живой (почвенная флора и фауна) частей».
И еще в почве есть память. Вещественна она или невещественна? Если исследовать эту горсть земли под микроскопом, можно найти мельчайшие частицы дерева, стекла, собачьей шерсти, слез, крови и пота. Каждая пядь земли – непроявленная Туринская плащаница. Туринская плащаница – произведение земли…. А сама Мнемозина, богиня памяти – дочь Урана и Геи. Земли и Неба….
«Все, собственно, началось с той земли, что я взял во дворе, — говорит Бархин. – «И тогда я еще не знал, куда это меня поведет».
Одна из первых «земляных» работ. Год 1988. Смерть Риориты. Дворовая земля, пропитанная детством, футболом, звоном и скрежетом трамвая, и ужасом первой близкой смерти – сосед по кличке Лиса, десятилетний верховод дворовых мальчишек, попал под трамвай….
В этих первых работах есть еще краски. Но, несмотря на их присутствие, дом Найденовых (Хлудовых) присутствует на картине физически. В странном и волнующем совпадении образа, изображения и самого объекта изображения.
Потом краски постепенно уходят. Художник начинает ощущать некоторую абсурдность в технологическом процессе, при котором краски, произведения земли, из нее извлекаются, очищаются, чтобы потом опять быть с нею смешанными. Сама земля в ее бесконечных оттенках, от белого камня с гробниц еврейских пророков до черного, драгоценно-сверкающего антрацита Воркуты, через все гаммы умбры и охры, становится палитрой. Она есть основа и уток удивительной ткани, которая образуется под руками художника. Ткань, между прочим, памяти.
А сколько может вместить память одного человека, от первого начала: мать, отец, молоко, яблоко, игрушка, картинка, кошка…. Отсюда разбегаются круги, раскатываются волны бесконечно, безгранично, в глубины истории до предела, до неолита, и еще глубже, до неолита, в мел, в триас, и в высоты искусства, в пространство Гомера, Данте, Шекспира, и еще выше, где Моисей, Иоанн…. Здесь почтительно остановимся.
И все это знание, вложенное в память одного только человека, связано еще и с горами, реками, городами и селениями. И чем обширнее знания, тем глубже память, тем родней человеку земля, и душа его становится так же отзывчива к берегу Яузы, где он родился, как и к берегу Иордана…. И если прибавить к знанию, к памяти, еще и творческое усилие, — возникает культура.
Художник Сергей Бархин собирает землю. Сложенная в пакет, она становится драгоценной. У него целая коллекция – невозможно сказать – образцов земель. Замечательная завитушка биографии: лет тридцать тому назад, в один из жизненных поворотов, он ушел в геологическую партию на Северный Алтай. Именно с тех пор и сохранились первые трофеи – друзы горного хрусталя, аметистовые щетки. Но сегодня в дело идет другое.
Вот архитектурный план Помпеи, выполненный из земли, смешанной с пеплом 679 года, с истлевшими ресницами и пряжками красавиц, гуляющих по мозаичным полам пятого века до нашей эры. Земля взята со сцены Помпейского театра. На плане точно: улицы, кварталы, Одеон, публичный дом, вилла братьев Виттиев…. На втором курсе он делал задание: разрез дома в Помпее. С тех пор и помнит.
«Каждый кусок земли – как слово, как буква», — говорит художник. Но что же тогда представляет собой текст? Он сакрален и, следовательно, не вполне переводим на человеческие языки.
Картина – не конечный результат, а запись грандиозного события, в которое оказываются физически включенными – через землю – все участники происшедшего. Это медленное, это молитвенное строительство. Так была построена художником на трех планшетах башня Архимеда – из Сиракузской земли, с того самого берега Ортигии, где был убит великий ученый 22 века тому назад римским солдатом.
Это ритуальная игра. Невозможно представить себе другой точки, где бы человек был так близок к сознанию смерти и так полон осязаемой, реальной, тысячелетней длительностью жизни.
«Жизнь длиннее, чем работа…. Какая работа? Какая польза? Какая слава? Все это бред! Я надеваю на себя костюм смертника – темно-серая полосатая куртка, такие же брюки, ушанка, тоже полосатая. Зэковские ботинки…. Костюм настоящий, оттуда….»
Как много значат для нас условности. Этот костюм – знак последней обреченности. Но разве нет обреченности в веселых девичьих платьицах, в белом уборе невесты, преобразующем саван?
Надев этот трагический костюм, Бархин размешивает галилейскую глину водой и под его руками возникает гончарный человек, глиняный Адам… Конец и начало сворачиваются в нечто целое и завершенное. Земля делается человеком, человек – землей.
Какой мощный мотив причастия звучит здесь…. Не через кровь, но через землю и воду. А вода, между прочим, из Иордана, с того самого места, где некогда крестил Иоанн Предтеча. В большой бутыли, закупорена пробкой.
Сотворенный из земли человек живет землей и сходит в землю. Но это не исчерпывает огромного содержания взаимоотношений человека и земли. Человек-Пахарь, работник земли – единственное существо, способное «насадить сад», то есть продолжить Божественную созидательную работу не ради пропитания, но ради самого творчества. Но также он единственный, кто способен унизить, опоганить и уничтожить саму землю. И проблема эта не столько экологическая, сколько онтологическая.
«Человек и земля – единая плоть» — вот что утверждает художник Бархин своими работами. Если бы надо было найти художественный эквивалент теории Вернадского, рассматривающего всю планету как живой и цельный организм, то лучшей иллюстрации не найти.
В дивной стране мы живем: сколько семян разбросала, сколько ростков затоптала, сколько цветов – прекрасных и чудовищных – произвела из своей почвы. Одно из таких диких и гениальных созданий – русский космизм. Создатель его – Николай Федоров. Причастны сюда и Вернадский, и Циолковский. Цель этого учения, по Федорову, — «возвращение праху, разрушенным телам жизни, сознания, души». Федоров связывал свои надежды, под многообещающую музыку начала прошлого века, с общими успехами познания, с развитием частных наук, с высокой нравственностью грядущего человечества. Эта увлекательная утопическая идея предполагает воскрешение умерших по известному плану из простых элементов, и план это может быть воспроизведен могучим напряжением родовой памяти.
Есть глубокое ощущение, что художник Сергей Бархин – по крайней мере метафизически – причастен этой высокой идее. Во всяком случае, он подошел к той точке, о которой сказано поэтом: « и тут кончается искусство, и дышит почва и судьба».
Людмила Улицкая, 1989 г.