По настоящему познался я с Бархиным в 1973 году в Дзинтари. В пору построения завершающейся стадии коммунизма находился там Дом художника СХ СССР. Нас, театральных из разных углов тогдашней общей Родины, свезли туда, и мы за двухмесячную халяву должны были отчитаться выставкой эскизов перед генералитетом СХ.
К тому времени Сергей Михайлович был знатным московским художником, сотрясателем основ тогдашней сценографии. Я, питерский выкормыш, симпатизировал его полной свободе самовыражения. Он не принадлежал какому-либо направлению господствующему тогда в театральной изобразиловке. Он был сам собою — Бархиным.
Многие его работы шокировали разных людей, но всегда останавливали внимание на серьезности выражения идей и мастерстве профессионального исполнения. Он не принадлежал ни суровому стилю, ни действенной сценографии, ни к какой другой фигне-мигне. Он принадлежал только себе.
В те месяцы он, Сергей, красил эскизы к ставшей позже знаменитой «Ромео и Джульетте», прочистившей многим желателям мозги. Короче, я с ним в ту пору и повязался. Он мне был нужен как аккумулятор. Из него как из кладезя культуры я, бывший скачок-майдан- ник, откачал для себя много чего интересного и необходимого. Он был пропитан, я бы сказал, генными знаниями, генной культурой. При этом без какого-либо снобизма, на абсолютной простоте, не замечая своего наследственного богатства, не кичась происхождением, как человек настоящей породы.
Я не искусствовед-аналитик, и не мне формулировать и описывать его подвиги в искусстве, коих дюже значительно. Скажу только, что без Сергея Михайловича в нашей сценографии было бы тоскливо. Он многие годы был катализатором нашего скромного дела, поднимая профессию на высоты большого искусства.
Про себя хочу сказать, что обязан Бархину одним важным событием в моей жизни. Всему виной электричка Дзинтари—Рига, в которой мы оказались вместе, ехали в столицу бывшей социалистической Латвии из Дома художников. Чтобы скоротать время, я рассказал ему историю про нашего питерского василеостровского алкоголика Капитана и про его похороны островными обрубками на Смоленском кладбище. История ему сильно показалась, и он велел мне ее записать. Прошло время, я забыл о ней и вдруг получаю бандероль из Москвы в виде довольно большого свертка, разворачиваю — рукой Сергея Бархина на полном листе бумаги нарисованы похороны моего Капитана. Его насыпь над могилой трамбуют своими кожаными задницами «тачки» — безногие обрубки, и на утрамбованной части насыпи выставлена знаменитая китайская курочка Черна. Вдали сквозь деревья виден купол Исаакия. Под рисунком первые строки рассказа и многоточие. Мне ничего не оставалось, как дописать к его иллюстрации текст. Так появился мой первый настоящий рассказ, который затем был опубликован в нескольких изданиях и заставил меня продолжить этот род деятельности. Короче, виноват в этом Сергей Михайлович. Как говорят — с твоей легкой руки!
Ежели говорить о теперешних его декорациях, особенно для ТЮЗа, то Чеховская трилогия, сделанная для Гинкаса, — потрясающая вещь по философии мастера-художника. Это работы классические по всем параметрам, кои возможны в нашей профессии. Особенно, «Скрипка Ротшильда». Выстроена Сергеем Бархиным библейская притча, икона, местечко и мастерская гробовщика из домовин-гробов — это фантастика. Что еще замечательно — я узнал руки наших питерских столярных мастеров. Только они могли сделать бархинскую идею. Построить библейскую архитектуру из гробов и сохранить в четкости рисунка и точности пропорций его лирику, его слезы. Спасибо тебе, Сергей Михайлович, за блистательную работу.
Я боюсь бросаться высокими словами в теперешнее время — ими засорили все пути и в рай, и в ад, — но как профессионал скажу: Бархин — грандиозный мастер в театрально-изобразительном деле, аккумулировавший в себе и своих работах культуру русских европейцев и внедривший все виды современных артов в наше декорационное дело.
Лучшие его работы — шедевры мирового уровня.
2006 год.
Рукопись // Архив В. И. Березкина.