2003г., О директоре театра И. М. Тартаковском
К Исидору Михайловичу впервые привел меня Ефим Табачников. Было это лет тридцать назад. Он предложил меня художником для спектакля «Не было ни гроша, да вдруг алтын» в том знаменитом областном театре. Он совершенно не был похож на ординарного советского директора, обычно замшелого и всех подозревающего мнительного партийца. А похож он был на немолодого американского киноартиста блистательных тридцатых. Тартаковский поразил меня добродушной невозмутимостью. Он и бровью не повел, увидев меня впервые, хотя большинство директоров того времени испытывали не то испуг, не-то удивление. Я был в старой дореволюционной кожаной шубе до пят. Волосы были до плеч, а усы — Сальватора. Высоченный Тартаковский выслушал агитацию малюсенького Табачникова и вальяжно, даже с каким-то смешком протянул мне свою изящную, но большую ладонь и мгновенно заключил договор без всяких тарификационных справок. Из этого можно было сделать вывод, что он не только не жаден, но и, что он не боится придирчивых ревизоров. Ясно стало, что он на хорошем счету у начальства и, что театр его вполне обеспечен. Как этого можно было добиться тогда, знал только один Исидор Михайлович.
Дирекция того областного театра располагалась в церкви, даже в колокольне, во дворах Никольской, бывшей улице Двадцать пятого октября. Все помещения были соединены какими-то кривыми переходами и лесенками. Директор сидел в последней, м. б. даже в темной комнатушке, позади своих замов, секретарей, бухгалтеров и прочих. По его одежде и виду, и интерьерам тех комнаток казалось, что ты пришел в американскую юридическую контору в фильме Хичкока.
Не испугавшись меня, он с таким же юмором и мужеством встретил и мое решение, и эскиз декорации.
На предложение Табачникова сделать что-то, чтобы казалось, что мир перевернулся, я сочинил синюю фанерную декорацию точно по описаниям Островского и лишь розовую колокольню длиною метров восемь — десять, во всю ширину сцены повесил горизонтально, как облако.
Исидор Михайлович позже рассказывал о сомнениях театра и о своих консультациях со знакомым священником или даже митрополитом, который эту лежащую колокольню все-таки благословил.
Первый раз в жизни я почувствовал со стороны директора театра интерес и уважение. Обычно это были подозрения и неприязнь, привитые директорам «прогрессивными» критиками. Кроме этого мне так нравился стиль жизни этого театра, где все любили директора. Это было странно и непривычно. Еще более непривычно было то, что он знал всех своих, не столь уж многочисленных работников по имени и отчеству, а называл как-то любовно по имени. Казалось, что он со всеми покровительственно дружил. На его машине все руководители театра ездили в ресторан ВТО. Иногда и я увязывался за ними, или просто встречался в зале, и тогда мы, уважительно здороваясь, садились за общий столик и обстоятельно и с аппетитом обедали. Своим многочисленным друзьям в ресторане, и, как потом выяснилось, в среде театральных директоров Москвы он представлял меня талантливым художником.
Потом мы сделали еще два спектакля — один с Володей Портновым – «Цилиндр» Эдуардо де Филиппо, а третий – с тем же Табачниковым. Это была «Елизавета английская» Брукнера. Множество костюмов сделала моя сестра Татьяна, которая тоже была удивлена той атмосферой, какую создавал Исидор Михайлович в театре. Все встречи директор был элегантен, доброжелателен, немедленно улаживал все проблемы, возникающие между нами и работниками театра.
Я видел, как он был нежен с Табачниковым и как он ценил своих режиссеров Чичко и Ливнева.
В Москве все знали этот областной театр, как театр Тартаковского.
Как-то Исидор Михайлович с гордостью сообщил мне, что его сына назначили заместителем директора театра оперетты.
И сын его Владимир и внук Михаил имеют его же стать, элегантность, порядочность, ум и спокойствие. Они продолжают его традиции человека и руководителя.
Москва 2004 г.