1999г., Дядя Боря — Борис Григорьевич Бархин
Дядя Боря – Борис Григорьевич Бархин, когда я слышу эти звуки или вижу буквы, составляющие эти имя и фамилию, меня охватывает нежность, благодарность, интерес, почтение, гордость.
Наверное, на земле уже нет людей, которые знали бы его раньше нас с Таней. Даже его дети Юра и Дима родились лет на пять позже того, как мы увидели Д.Б.
Весной 1943 года мы пятилетние с мамой и бабушкой Грушей, наконец, приехали из Фрунзе, где мы были в эвакуации, в Москву. На вокзале (Курском? Казанском?.. сейчас кажется даже на Киевском) нас встречали военный папа и гражданский, молодой (30 лет) дядя Боря, которого, как нам казалось, мы видели впервые. Наши чемоданы досматривались (на предмет изъятия сверх разрешенных вещей и лишних предметов) два милиционера, казавшиеся нам, маленьким самыми, кроме Сталина, вершинами власти. «Наши» двое не смогли спасти фрунзенский багаж от «властей» и тогда мне показалось, что, если бы дядя Боря был военным, мы бы их переспорили. Ведь два офицера стоили бы тогда двух милиционеров! Тем более, как я узнал потом Д.Б. (так я буду называть дядю Борю иногда) всю войну и многие годы позже работал в Военпроекте и вполне мог оказаться с одной или двумя шпалами (т. е. майором или подполковником) уже тогда.
С момента приезда мы каждое воскресенье видели всех родственников на обедах у бабушки с дедушкой – Розалии Борисовны и Григория Борисовича Бархиных. Главным блюдом был традиционный бульон с пельменями (дедушка из Сибири, из Петровского завода). В те дни, свободные от школы, мы с Таней узнавали все о жизни, родине, искусстве и архитектуре, Пушкине и Гоголе, Жолтовском и Корбюзье, Академии Архитектуры и Эколь де Базар, Архитектурном институте и каких-то Гипромезах, Гипротрансах и Гипрогорах и пр.
Там я впервые увидел и задрожал от восторга «дядину Борину» коллекцию марок с бородатыми царями, усатыми королями, пальмами, кораблями, неграми, колумбами, бегемотами, пирамидами, жирафами, и услышал магические слова – Сомали, Мемель, Люксембург, Китай, Того и Латвия. С тех пор я люблю музыку – названия, и графику – географические карты, и, вслед за ними, графику – гравюры и бесконечные цифры истории.
Там, среди марок мне показали серию довоенной ВСХВ — ВДНХ, где среди павильонов был и дядин Борин – Белорусский. Я был поражен «всемирной» известностью дяди Бори.
Среди книг я нашел, увидел какой-то пригласительный билет в дом архитекторов на встречу с молодыми талантами, увидел портрет дяди Бори (еще помню художника Сойфертиса) и узнал, понял, что дядя Боря не только молод (для нас-то с Таней – стар, но молод для властей, Алабяна, Мордвинова и пр.), но и талантлив, и известен.
Как талантливый, перспективный, а конечно не по блату, т. к. дедушка в архитектурном мире был уважаем, но не начальственен, дядя Боря после войны в числе важных или талантливых архитекторов был командирован в Австрию, Чехию, Венгрию смотреть старинное европейское зодчество. Среди поехавших был и отец моего друга детства Юры Вячеслав Алексеевич Шквариков, в тот момент – заместитель председателя Комитета по делам искусств. Это говорило мне о важности командировки и поездки.
Не помню рассказов Д Б (или Б Г – так называли потом его студенты) об архитектуре, но никогда не забуду о множестве подарков, которые он привез нам, послевоенным, еще не знакомым с белым хлебом. Тем самым он установил канон обязательного одаривания всего многочисленного клана заграничными даже не сувенирами – подарками.
Среди многочисленного прочего был незабываемый пинг-понг с никогда позже невиданными ракетками с покрытием пробкой, а не просто фанерными, которыми играли в СССР все последующие годы. Сетка была густо зеленая, плетеная с плетеным верхним бордюром белого цвета. Сетка эта была навсегда чем-то проклеена или накрахмалена и натягивалась идеально, не меняя формы плетения. Два шарика были покрыты ромбовидной формы выпуклой насечкой миллиметрового шага для подрезания и подкручивания их. С тех пор я, некогда не видел подобных, а эти жили долгие годы детства и юности неразбитыми, как самые диковинные и редкостные.
Среди подарков нам с сестрой Таней были два темно-синих шелковистых, с начесом внутри, трикотажных спортивных костюма с молниями на груди. И все это посреди всеобщей послевоенной нищеты.
Нашей маме – Елене Борисовне Новиковой дядя Боря подарил альбом Матисса, изданный видимо еще до войны знаменитым в последствии Скирой (Skira). В большой папке с репродукциями кроме блистательного Матисса случайно затесалась одна картина Рауля Дюфи с изображением пестренького Арлекина на фоне Венеции, никогда, ни в каких более коллекциях или изданиях Дюфи мною не виденная. Я часами разглядывал непонятного красивейшего Матисса, А ведь это было лет за пять до моего возможного и не осуществившегося поступления в детскую художественную школу, где тогда учили рисовать и писать под Александра Герасимова и Сурикова.
Книг у нас дома и, конечно, у дедушки было очень много и тем более по искусству. Все наши любили и собирали только книги. Но этот скировский Матисс еще в сорок седьмом году возбудил у меня жгучий интерес к современному искусству и к покупке (в последствии) книг только по новой живописи и скульптуре, разрешенных только в оттепель. Первой книгой такого рода, купленной мною в 1958 году, был совершенно другого вида, маленький квадратный скировский Рауль Дюфи за 550 рублей (100 бутылок армянского коньяка). Та первая книга первая Матисса, привезенная дядей Борей, еще до Мовчана заразила книгами по искусству через меня и всю элиту архитектурного студенчества, а друга Мишу Аникста связала с книгой навсегда. И сейчас он первый в Англии лондонский книжный дизайнер.
Папе и тете Ане – Анне Григорьевне Бархиной дядя Боря привез Изумительные золотые (с долей настоящего золота –они так и не сломались до сих пор) с розово перламутровыми заушниками и лапками переносицы. Очки эти были почти круглые, чуть сглаженные сверху. Такие, значительно позже меня (они достались мне сначала от папы, а потом и от тети Ани, т. к. у обоих было -2,5) носил великий Джон Ленон.
Эта первая поездка дяди Бори установила семейный закон. Из всех поездок привозить сувениры и даже серьезные вещи и дорогие книги по искусству всем по возможности родственникам. Родители не ездили. Папа – военный, мама – из бывших – даже проситься боялась, мы с Таней – студенты. Ездили только тетя Аня и дядя Боря. Они и установили эту традицию.
Кроме книг, дядя Боря привез коллекцию больших репродукций (главным образом Рубенса и Каналетто), долгие годы потом висящие у всех нас на стенах под стеклом, и множество открыток из Венского музея. Тогда в сорок восьмом году и стал самым любимым на долгие годы Брейгель и хорошо знакомыми Рубенс, Тициан, Ван Дейк, Гуго Ван Дер Гус. Была там и знаменитая золотая солонка Беневенуто Челлини.
Уже тогда я любил декорации в театрах, и именно дядя Боря подарил на один из дней рождения большую монографию Ф.Ф.Федоровского. Книга эта аккуратнейшим образом была дарственно подписана тетей Симой – Серафимой Ивановной Татаровой – супругой дяди Бори. Почти все эти сокровища и сейчас у меня и помогают вспоминать хорошее в прошлом, но и неприятное. Так с марками связано и мое преступление перед дядей Борей. Разглядывая кроме альбомных и еще не наклеенные, лежащие в пакетиках, я украл две серии – Мозамбика и Гватемалы. Всего восемь марок – с зебрами, пальмами и попугаями. Простите меня дядя Боря! У меня еще хватило нахальства (преступника тянет на место преступления) показывать ему – дяде Боре эти марки, уже наклеенные в мой альбом. Этим я легализовал мою кражу. Дядя Боря смотрел на меня с доброй застенчивой улыбкой и ничего не сказал, но, наверное, все понял. Еще раз, простите меня.
Стараясь, как можно больше ездить за границу туристами, начиная с 1955 года (разрешалось один раз в три года) наши – дядя Боря, тетя Аня и позже папа стали делать слайды и потом, с подробным показом их и рассказом, отчитываться. По-моему эту моду в архитектуре ввели наши и первый среди наших – дядя Боря. Позже и я последовал их примеру.
Семейство дяди Бори познакомило и заразило нас с Таней, да и маму с папой эзотерикой, и, что очень важно для меня, театром, и интересу к авангардному западному театру и балету. Все мы неслись к кассам Большого или Немировича, отмечали какие-то номера и попадали на нереалистические амстердамские, стокгольмские, копенгагенские или монреальские балеты. Смотрели мы и Баланчина, и Бежара или бежали, наконец, в вахтанговский — на Миланский театр Пикколо с арлекинами в черных масках.
Все это было во время института и немного позже, и формировало нас. И всегда мы видели на этих спектаклях заботливого дядя Борю с живыми, добрыми, заинтересованными глазами, тоже впитывающими энергию и счастье спектаклей.
А визиты к экстрасенсам? Семейство Бархиных – Татаровых было в курсе самых новых эзотерических звезд — практиков и их появлений в Москве. Они-то и отвели меня в 1968 г. к знаменитому потом тибетскому травнику Линхобоеву, который и вылечил меня, жалко, что не навсегда, от бессонницы.
Дядя Боря был очень внимательным и заботливым ко мне. На первом курсе я влюбился в пятикурсницу. Все студенты все видели и знали, но из родственников – никто. Да они и испугались бы говорить со мной на эту тему. И лишь дядя Боря рискнул подойти ко мне и деликатно спросил меня, не нужен мне какой совет или помощь. Я не оценил смелости и скромности дяди Бори тогда, но и не рассердился на него тогда, так деликатно он это сделал.
В 1951 году дедушка, папа и дядя Боря делали проект павильона Сибири для уже послевоенной сельскохозяйственной выставки. Помню, как дядя Боря очень, очень быстро, на кальке приколотой к чертежной доске, положенной на удобное для того кресло с плоскими горизонтальными ручками, акварелью-золотом с зеленью сделал шатрообразный вариант очень интересный и сегодня. Все наши предпочли другой, серо розовый с тремя арками (возможно с двумя) и бронзовым Ермаком на ладье, сделанный дедушкой и папой вместе, очень подробно и аккуратно проработанный, который видимо начальниками был отвергнут, т. к. «Сибирь» делал какой-то другой архитектор. После войны наши выигрывали конкурсы гораздо реже, чем раньше.
Из проектов дяди, иногда сделанных совместно с тетей Аней, помню два проекта – кирпичной и белокаменной арки дружбы Украины и России. Помогало, а, может быть, равноправно участвовало много студентов, среди которых выделялся высокий и совсем молодой, и очень умелый Юра Арндт. Возможно, он и красил перспективы. Все это делалось у дедушки Гриши в большой трехкомнатной квартире, а большие перспективы даже просто в треугольной комнате тети Ани.
Дядя Боря же со своей семьей из шести человек (мама Серафимы Ивановны, ее сестра Туся и двое детей) жили в одной комнате (я даже не могу понять, как они все там умещались). И там они жили долгие годы, несмотря на то, что дядя Боря, работая в Военпроекте, много строил. Еще при Сталине они с Гайгаровым построили сильно украшенный дом для генералов у метро — моста, что рядом с Бородинским. Но квартиру в этом доме получил архитектурный руководитель Военпроекта в то время – Гайгаров. Может быть, они жили хуже, чем дядя Боря, может быть в половине комнаты, м. б. ввосьмером, я не знаю.
А дядя Боря с Тетей Симой так и жили в той комнате где-то за Соколом и часто принимали там гостей. Незабываемы их парадные тарелки с рельефами красных раков и зелени, очень красивые. Приемы они часто устраивали и позже, многие ученики дядя Бори, с которыми и я дружил, вспоминали ужины и эти тарелки – и Арндт, и Белов, и Бродский с Уткиным, и Сапегин, и Орлова со Строгим и Фоминым. Учеников у Бархиных было так много, что как-то, давно американец или канадец Феликс Новиков в ответ на чью-то фразу, что, кажется, все киношники учились у Герасимова, сказал – а все архитекторы у Бархиных и прежде всего у дяди Бори.
Мне дважды удалось, и поработать с дядей Борей. Году в шестидесятом, когда мы с Таней были на пятом курсе, дедушке, маме и дяде Боре Архитектурный институт отдал один из заказов на проект Всемирной выставки, которая должна была состояться в Москве. Нас вместе с друзьями, конечно, позвали участвовать, помогать. Дядя Боря с Некрасовым делали макет, мама с Таней и Мишей Аникстом и Вадимом Батыревым делали генплан и планы павильонов, а мы с Малашенком – панораму. Отдельно дядя Боря пригласил Клима Сапегина делать перспективу главного павильона углем. Работали все время, как будто и занятий не было. Помоему это был последний проект дедушки. Премию конечно не дали.
Другой проект, музея Ленина, уже под руководством дяди Бори делали в семидесятом. Участвовали В. Макаревич, В. Строгий, К. Фомин и другие. И тогда, когда я уже не был архитектором, мне было поручено выполнение фасада и перспективы, т. к. они все выбрали мой вариант, где не было «архитектуры», а были лишь одни буквы. Это была щедрость и доверие Д.Б. даже к младшим Бархиным. Атмосфера была солнечная, и совершенно другая, чем в Моспроекте. Премию, к счастью, тоже не дали.
Вспоминая дядю Борю, я не могу его отделить от картин, прежде всего, нашего незабвенного Архитектурного института. Так уж получилось, что дядя Боря с рождения и до смерти был всегда с ним и физически и мысленно.
1999-2000 г.